Неточные совпадения
С замиранием сердца и нервною
дрожью подошел он к преогромнейшему
дому, выходившему одною стеной на канаву, а другою в-ю улицу.
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай!
Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по
дому, точно чего ищет. Глаза, как у помешанной! Давеча утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней делать?
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел в сад, в угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего
дома. Там, у стола, врытого в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его
дрожат.
«Вероятно, шут своего квартала», — решил Самгин и, ускорив шаг, вышел на берег Сены. Над нею шум города стал гуще, а река текла так медленно, как будто ей тяжело было уносить этот шум в темную щель, прорванную ею в нагромождении каменных
домов. На черной воде
дрожали, как бы стремясь растаять, отражения тусклых огней в окнах. Черная баржа прилепилась к берегу, на борту ее стоял человек, щупая воду длинным шестом, с реки кто-то невидимый глухо говорил ему...
Она жила на углу двух улиц в двухэтажном
доме, угол его был срезан старенькой, облезлой часовней; в ней, перед аналоем, качалась монашенка, — над черной ее фигуркой, точно вырезанной из дерева,
дрожал рыжеватый огонек, спрятанный в серебряную лампаду.
Возвратясь в
дом, Самгин закусил, выпил две рюмки водки, прилег на диван и тотчас заснул. Разбудил его оглушительный треск грома, — в парке непрерывно сверкали молнии, в комнате, на столе все
дрожало и пряталось во тьму, густой дождь хлестал в стекла, синевато светилась посуда на столе, выл ветер и откуда-то доносился ворчливый голос Захария...
Вскочила это она, кричит благим матом,
дрожит: „Пустите, пустите!“ Бросилась к дверям, двери держат, она вопит; тут подскочила давешняя, что приходила к нам, ударила мою Олю два раза в щеку и вытолкнула в дверь: „Не стоишь, говорит, ты, шкура, в благородном
доме быть!“ А другая кричит ей на лестницу: „Ты сама к нам приходила проситься, благо есть нечего, а мы на такую харю и глядеть-то не стали!“ Всю ночь эту она в лихорадке пролежала, бредила, а наутро глаза сверкают у ней, встанет, ходит: „В суд, говорит, на нее, в суд!“ Я молчу: ну что, думаю, тут в суде возьмешь, чем докажешь?
Помню еще, что меня всего охватила мало-помалу довольно чувствительная нервная
дрожь, которая и продолжалась несколько минут, и даже все время, пока я был
дома и объяснялся с Версиловым.
С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя
дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так
дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
Потом станция, чай, легкая утренняя
дрожь, теньеровские картины; там опять живая и разнообразная декорация лесов, пашен, дальних сел и деревень, пекущее солнце, оводы, недолгий жар и снова станция, обед, приветливые лица да двугривенные; после еще сон, наконец, знакомый шлагбаум, знакомая улица, знакомый
дом, а там она, или он, или оно…
Дом княжны Анны Борисовны, уцелевший каким-то чудом во время пожара 1812, не был поправлен лет пятьдесят; штофные обои, вылинялые и почерневшие, покрывали стены; хрустальные люстры, как-то загорелые и сделавшиеся дымчатыми топазами от времени,
дрожали и позванивали, мерцая и тускло блестя, когда кто-нибудь шел по комнате; тяжелая, из цельного красного дерева, мебель, с вычурными украшениями, потерявшими позолоту, печально стояла около стен; комоды с китайскими инкрустациями, столы с медными решеточками, фарфоровые куклы рококо — все напоминало о другом веке, об иных нравах.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты
дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под
домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла
дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других?
Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Он нашел ее в состоянии, похожем на совершенное помешательство: она вскрикивала,
дрожала, кричала, что Рогожин спрятан в саду, у них же в
доме, что она его сейчас видела, что он ее убьет ночью… зарежет!
Трапезник Павел, худой черноволосый туляк, завидев выезжавший из господского
дома экипаж, ударил во вся, — он звонил отлично, с замиравшими переходами, когда колокола чуть гудели, и громкими трелями, от которых
дрожала, как живая, вся деревянная колокольня.
Как скоро весть об этом событии дошла до нас, опять на несколько времени опустел наш
дом: все сбегали посмотреть утопленника и все воротились с такими страшными и подробными рассказами, что я не спал почти всю ночь, воображая себе старого мельника,
дрожа и обливаясь холодным потом.
Вихров свернул эту бумагу, положил ее в карман и возвратился в
дом, чтобы объясниться с Клыковым. У него при этом губы даже от гнева
дрожали и руки невольно сжимались в кулаки.
Николай Иванович жил на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному
дому. Перед флигелем был густой палисадник, и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто, на полу безмолвно
дрожали узорчатые тени, по стенам тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
— Если вы, мамаша, покажете им, что испугались, они подумают: значит, в этом
доме что-то есть, коли она так
дрожит. Вы ведь понимаете — дурного мы не хотим, на нашей стороне правда, и всю жизнь мы будем работать для нее — вот вся наша вина! Чего же бояться?
И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и
дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу.
Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал...
Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе,
дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых
домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы.
Три дня у нее
дрожало сердце, замирая каждый раз, как она вспоминала, что в
дом придут какие-то чужие люди, страшные. Это они указали сыну дорогу, по которой он идет…
Через несколько дней, часу в двенадцатом утра, мы отправились в Фонарный переулок, и так как
дом Зондермана был нам знаком с юных лет, то отыскать квартиру Балалайкина не составило никакого труда. Признаюсь, сердце мое сильно
дрогнуло, когда мы подошли к двери, на которой была прибита дощечка с надписью: Balalaikine, avocat. Увы! в былое время тут жила Дарья Семеновна Кубарева (в просторечии Кубариха) с шестью молоденькими и прехорошенькими воспитанницами, которые называли ее мамашей.
— Ночей не спал, — говорит хозяин. — Бывало, встану с постели и стою у двери ее,
дрожу, как собачонка, —
дом холодный был! По ночам ее хозяин посещал, мог меня застать, а я — не боялся, да…
Пока внизу люди кипели и волновались вокруг
дома, скрывшего необычайное явление, не менее суеты происходило и в самом
доме. Исправник, ротмистр Порохонцев, выскочил в канцелярию в спальных бумазейных панталонах и фланелевой куртке и увидал, что там, скорчась в комочек на полу, действительно сидит черт с рогами и когтями, а против него на просительском диване лежит и
дрожит огромная масса, покрытая поверх солдатской шинели еще двумя бараньими шубами: это был дьякон.
Пароход шел тихо, среди других пароходов, сновавших, точно водяные жуки, по заливу. Солнце село, а город все выплывал и выплывал навстречу,
дома вырастали, огоньки зажигались рядами и в беспорядке
дрожали в воде, двигались и перекрещивались внизу, и стояли высоко в небе. Небо темнело, но на нем ясно еще рисовалась высоко в воздухе тонкая сетка огромного, невиданного моста.
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом
дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна
домов, — и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь…
— Ой, голубушка Варвара Дмитриевна, — говорила она, — я и от одного-то письма вся
дрожу, все боюсь. Увижу пристава близко
дома, так вся и сомлею, — думаю: за мной идут, в тюрьму сажать хотят.
Палага, сидя на завалинке
дома, закрыла лицо ладонями, было видно, как
дрожат её плечи и тяжко вздымается грудь. Она казалась Матвею маленькой, беззащитной, как ребёнок.
Толпа народа, провожавшая молодых, ежеминутно увеличивалась: старики, женщины и дети выбегали из хижин; на всех лицах изображалось нетерпеливое ожидание; полуодетые, босые ребятишки,
дрожа от страха и холода, забегали вперед и робко посматривали на колдуна, который, приближаясь к
дому новобрачных, останавливался на каждом шагу и смотрел внимательно кругом себя, показывая приметное беспокойство.
Андрей Ефимыч и теперь был убежден, что между
домом мещанки Беловой и палатой № 6 нет никакой разницы, что все на этом свете вздор и суета сует, а между тем у него
дрожали руки, ноги холодели и было жутко от мысли, что скоро Иван Дмитрич встанет и увидит, что он в халате.
Теперь, во время прогулок по городу, он готов был целые часы стоять против строящегося
дома, наблюдая, как из малого растет к небу огромное; ноздри его
дрожали, внюхиваясь в пыль кирпича и запах кипящей извести, глаза становились сонными, покрывались пленкой напряженной вдумчивости, и, когда ему говорили, что неприлично стоять на улице, он не слышал.
Илья встал, подошёл к окну. Широкие ручьи мутной воды бежали около тротуара; на мостовой, среди камней, стояли маленькие лужи; дождь сыпался на них, они вздрагивали: казалось, что вся мостовая
дрожит.
Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно. На улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий голубь прятался под карнизом, усевшись на наличнике окна, и отовсюду с улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.
За окном раздался могучий удар колокола; густой звук мягко, но сильно коснулся стёкол окна, и они чуть слышно
дрогнули… Илья перекрестился, вспомнил, что давно уже не бывал в церкви, и обрадовался возможности уйти из
дома…
Дождь смочил его платье; он почувствовал
дрожь холода и ушел в
дом…
В те долгие ночи, когда все
дрожали в мучительном ознобе, он подробно и строго обдумывал план: конечно, ни в
дом он не войдет, ни на глаза он не покажется, но, подкравшись к самым окнам, в темноте осеннего вечера, увидит мать и Линочку и будет смотреть на них до тех пор, пока не лягут спать и не потушат огонь.
В недостроенном, без крыши каменном флигельке, когда-то пугавшем детей своими пустыми глазницами, Жегулев с полчаса отдыхал, — не мог тронуться с места от волнения. То всколыхнуло сердце до удушья, что увидел между толстыми стволами свои окна — и свет в окнах, значит,
дома, и резок острый свет: значит, не спущены занавески и можно смотреть. Так все близко, что невозможно подняться и сделать шаг: поднимается, а колена
дрожат и подгибаются — сиди снова и жди!
И затем, дорогая, вы вступили на стезю порока, забыв всякую стыдливость; другая в вашем положении укрылась бы от людей, сидела бы
дома запершись, и люди видели бы ее только в храме божием, бледную, одетую во все черное, плачущую, и каждый бы в искреннем сокрушении сказал: «Боже, это согрешивший ангел опять возвращается к тебе…» Но вы, милая, забыли всякую скромность, жили открыто, экстравагантно, точно гордились грехом, вы резвились, хохотали, и я, глядя на вас,
дрожала от ужаса и боялась, чтобы гром небесный не поразил нашего
дома в то время, когда вы сидите у нас.
Палицын взошел в
дом; — в зале было темно; оконницы
дрожали от ветра и сильного дождя; в гостиной стояла свеча; эта комната была совершенно отделана во вкусе 18-го века: разноцветные обои, три круглые стола; перед каждым небольшое канапе; глухая стена, находящаяся между двумя высокими печьми, на которых стояли безобразные статуйки, была вся измалевана; на ней изображался завядшими красками торжественный въезд Петра I в Москву после Полтавы: эту картину можно бы назвать рисованной программой.
Года два тому назад на этом месте стоял
дом огородника Панфила; огородника кто-то убил,
дом подожгли, вётлы обгорели, глинистая земля, смешанная с углём и золою, была плотно утоптана игроками в городки; среди остатков кирпичного фундамента стояла печь, торчала труба; в ясные ночи над трубою, невысоко в небе,
дрожала зеленоватая звезда.
И у меня прошла
дрожь несколько раз по телу. Оправясь, я залез за пазуху, вынул браунинг и проклял себя за то, что забыл
дома вторую обойму. Нет, если уж я не остался ночевать, то факел почему я не взял с собой?! Мысленно я увидел короткое сообщение в газете о себе и злосчастном пожарном.
Часто после визита, нового знакомства или вечера у нас, где я, внутренне
дрожа от страха ошибиться, исполняла должность хозяйки
дома, он говаривал: «Ай да девочка! славно! не робей.
Это было вполне достоверно потому, что один из двух орловских аптекарей как потерял свой безоар, так сейчас же на дороге у него стали уши желтеть, око одно ему против другого убавилось, и он стал
дрожать и хоша желал вспотеть и для того велел себе
дома к подошвам каленый кирпич приложить, однако не вспотел, а в сухой рубахе умер.
Но в этот момент над ними гулко грянул гром — точно захохотал кто-то чудовищно огромный и грубо добродушный. Оглушённые, они вздрогнули, остановились на миг, но сейчас же быстро пошли к
дому. Листва
дрожала на деревьях, и тень падала на землю от тучи, расстилавшейся по небу бархатным пологом.
Она тосковала по родине, но воспоминания о пережитой бедности, о недостатках, о заржавленной крыше на
доме брата вызывали в ней отвращение,
дрожь, и когда я предлагал ей ехать домой, она судорожно сжимала мне руки и говорила...
Дрожа каждую минуту, чтобы его не обокрали, он всю дрянь держал у себя в
доме, даже дрова хранил в зале.
Дрожа от гнева и холода, не зная, что делать, фельдшер выстрелил из револьвера в собак и не попал ни в одну, потом бросился назад в
дом.
Глагольев 1 (входит окутанный, с костылем). Вы
дома, Михаил Васильич? Очень рад… Я вам помешал… Но я не задержу вас, я сейчас же уйду… Задам вам один вопрос. Вы ответите, и я уйду. Что с вами, Михаил Васильич? Вы бледны, шатаетесь,
дрожите… Что с вами?
—
Дома, надо быть… —
дрожа от страха, ответила она.
Раскипятится, бывало, на что, — уйму нет на него, близко не подходи, в
дому все хоронятся, дрожмя
дрожат, а она — семилеткой еще была — подбежит к отцу, вскочит к нему на колени да ручонками и зачнет у него на лбу морщины разглаживать.